Но любая взаимность банально мелка, и бурлящая лава медленно застывает, так и не извергнув свою страшную силу, и скука черной уродиной ложится на грудь.
- Куда ты, возлюбленный? Еще совсем темно...
- В дорогу, сударыня. Вам будет лучше уснуть.
Казанова находится в постоянном наркотическом дурмане. Любая привлекательная женщина предвещает новую дозу и воспринимается с благодарным восхищением. Казанова тащится и искренне любит всех.
Дон Жуан жестоко страдает и не любит никого.
Казанова хочет соблазнить женщину, чтоб получить необходимый адреналин, и готов платить за него обожанием.
Дон Жуан не может не соблазнить женщину, движимый желанием отдать ей свою необъятную больную душу, и платит презрением тем, кто не в состоянии ее принять. Сердце Дон Жуна рано или поздно не выдержит и разорвется под грузом его собственной невостребованной любви.
Казанова умрет от венерических заболеваний.
Впрочем, помимо Казанов и Дон Жуанов, есть еще люди нормальные, здравомыслящие и полноценно функционирующие в обществе, которые без видимых причин время от времени вдруг открываются и схватывают такую инфекцию, что господи спаси и помилуй. Этих – то за что?
Есть теория, что отсутствие иммунитета на самом деле означает наличие неких идеальных тепличных условий. Те, кто занят борьбой за выживание в жестокой естественной среде, никаких дополнительных инфекций позволить себе не могут. Или еще проще – открытость для любви предполагает некоторую праздность мозгов. Спросите, вон, бабулек у подъезда: Влюбляться - это утехи для тех, кому делать, извините, не хера.
«...под кольчугой ноет грудь...», - писала я как-то в одной из своих песен, намекая на страдания нежного женского сердца под непомерной броней светских условностей.
«Под кольчугой ноет грудь? – ехидно переспросил не терпящий соплей, вездесущий поэт Константин Кузьминский – Подложила б что-нибудь!»
Вот вам и средство от всех болезней.
Впрочем, цинизм Кузьминского весьма неоднозначен, он в свои почтенные 62 – одна сплошная рана, не открыт, а можно сказать распахнут для любви.
Я знаю, господа. Вам не интересно про Кузьминского и Дон Жуанов, вы хотите услышать что же было дальше, после аэропорта и приговора, после статей и долгих ненужных предисловий. Я обещала вам все рассказать.
Ну что ж, я сдержу свое обещание.
Был яркий полдень на берегу океана и неподвижные пеликаны с огромными клювами, которых я приняла за буйки. Был нереальный марсианский закат; грязное солнце тяжело опускалось в висящий над городом туман, и еще выше тумана висели звуки «Mikve». Было какое-то непонятное явление в ночном небе над фривэем LA – Santa Barbara, то ли комета, то ли НЛО, которому я уже никогда не найду объяснения. И был горький привкус бессилия, от того, что ничего нельзя изменить.
Открыта для любви? Какая бездарная ошибка! Напротив, тщательно закупорена, как бутылка дорогого, годами выдержанного вина, бережно хранимого для особо торжественного случая.
Но встряхнули неосторожной рукой, и прошлая боль поднялась, взорвала изнутри и густо потекла в никуда по голым ногам –скорее, укрой меня, все же смотрят! – оставив после себя чистый хрустальный звон пустоты.
- Отец мой, кто эта женщина с вытекшим на прибрежный песок нутром? Я не могу разглядеть ее лица.
- Зо ат, зо hаит ат.
Вот собственно и все. Ах, да, был еще приветливый мальчик-официант в насквозь продуваемом бризом открытом кафе, уловивший обрывки разговора странно диссонирующей пары и не выдержавший: “Forgive me my curiosity, are you two seeing each other?”
“ No, - ответили два голоса одновременно. – This would be too simple, wouldn’t it.”
Господи, что за чушь я несла два номера назад о том, кто чего стоит? Никто в этой жизни не стоит ничего.
Великий царь Соломон носил на прекрасной холеной руке своей перстень с изречением, вмещяющим в себя всю мудрость предыдущих поколений: «И это пройдет...»
«И это пройдет, - говорю я себе, дуя на воспаленные струпья. – И это пройдет.» Аминь.

____________________________________________________________

(1) – Это ты. Это была ты. (иврит)

Back